Это статья из раздела «Архив: Охта-центр», посвященного истории борьбы против строительства небоскреба на Охтинском мысу.
Петр Соболев
У меня такое впечатление, что сторонники “Охта-Центра” очень любят сравнения. “Франкофилы” монотонно повторяют про Париж и Эйфелеву башню, “англоманы” – про лондонский “огурец”. Буйной фантазией выделяется только один – Филипп Никандров. В своей статье “Взгляд на «Охта центр» с высоты минарета” на фонтанке.ру он чего только не вспомнил – и нетолерантных швейцарцев, и декартову систему координат, и сексологию, и восемнадцать (sic!) европейских городов (и Мекку в придачу!), на которые надо равняться Петербургу, и даже Коран прочитал. Только вот об архитектуре не любит говорить, а если говорит, то уж что-то совсем невразумительное – например, сравнивает Адмиралтейство, Исаакий, заводские трубы и телевышку:
Каждая эпоха оставляла о себе память в виде вертикальной доминанты на небесной линии города. В 18 веке это был шпиль с корабликом – символом мореплавания и торговли, в 19 веке – купол Исаакия с крестом – символом православного государства, в первой половине 20-го века – заводские трубы и трубы ТЭЦ как атрибуты индустриализации, во второй половине 20 века – телебашня как символ массмедиа.
А вообще это красивый донос, напоминающий письма в поддержку Лысенко и разоблачающий вредителей – сколько можно терпеть выступление “против правящих в России политических сил”?
Но речь не об этом. В последнее время что-то активизировались “лондонцы”. И правда, почему Петербургу не последовать бы примеру Лондона с его небоскребами?
Сам я не очень люблю сравнения – они часто используются, когда нет других аргументов, да и что можно возразить, кроме банального “Всему свое время, и время всякой вещи под небом”? Впрочем, иногда это полезно, так как побуждает узнавать новое. Например, о Лондоне.
Вот часть карты Лондона вокруг Собора Святого Павла, где показаны повреждения от бомбардировок (по каким-то причинам карты были опубликованы только в 2005 г., источник, карта отсюда)
Оранжевый цвет обозначает относительно слабые повреждения, красный – сильные повреждения, фиолетовый – невозможно восстановить.
А вот свидетельства одного лондонца (Питер Акройд, “Биография Лондона”, цитата отсюда):
Кульминацией бомбардировок 1940 года стал самый знаменитый и разрушительный из всех налетов, произошедший в воскресенье 29 декабря. Сирены воздушной тревоги загудели в начале седьмого вечера, и затем градом посыпались зажигательные бомбы. Целью атаки был лондонский Сити. Вспыхнул новый Великий пожар. Весь район от Олдерсгейта до Каннон-стрит, весь Чипсайд и Мургейт были в огне. Один наблюдатель, находившийся на крыше Английского банка, затем вспоминал: “Казалось, горит весь Лондон! Вокруг, куда ни взгляни, сплошная стена огня”. Было разрушено девятнадцать церквей, шестнадцать из которых построил Кристофер Рен после первого Великого пожара; из тридцати четырех зданий гильдий уцелело три; улица издателей и книготорговцев Патерностер-роу была уничтожена полностью, сгорело около пяти миллионов книг; Гилдхолл был сильно поврежден; собор Св. Павла оказался в кольце огня, но уцелел. “Кто видел — тот никогда не забудет, — писал Уильям Кент в “Утраченных сокровищах Лондона”, — своих ощущений в ту ночь, когда Лондон пылал и купол собора казался плывущим по огненному морю”. Почти треть Сити была превращена в обломки и пепел. По любопытной случайности, однако, пострадали главным образом исторические и культовые здания старого Сити, деловые же улицы — такие, как Корнхилл и Ломбард-стрит, — остались более или менее невредимыми, и все крупные финансовые центры уцелели. Городские божества, уподобясь геральдическим грифонам Сити, ревностно стерегущим свое сокровище, уберегли Английский банк и Фондовую биржу.
Один лондонец, прошедший разрушенными улицами на следующий день после налета, вспоминал: “Воздух точно выгорел. Я дышал пеплом… Повсюду, где мы шли, в воздухе стояла гарь”. Сохранилось много описаний воронок, развороченных подвалов, рушащихся стен, рассыпавшейся кладки, газовых факелов, тротуаров под слоем пыли и битого стекла, кирпичных выступов диковинной формы, разбитых и висящих в воздухе лестниц. “Церковные стены дымились несколько дней”, — писал Джеймс Поуп-Хеннесси в книге “История в огне”. Но работники Сити — дневные обитатели делового центра — наутро вернулись. После налета “весь Сити, казалось, отправился в поход”: клерки, секретарши, конторские служащие кружными путями добирались сквозь руины до места работы. Многие, придя, обнаруживали свою контору полностью выгоревшей или разрушенной, но на следующее утро являлись туда опять, ибо — “что им еще оставалось делать?” Их поведение демонстрировало власть Сити над людьми; они напоминали узников Ньюгейтской тюрьмы, сожженной во время мятежа лорда Гордона, которые возвращались на пепелище бродить среди развалин своих камер.
Сити превратился в незнакомую территорию. Пространство между церковью Сент-Мэри-ле-Боу на Чипсайде и собором Св. Павла стало пустырем, где среди высокой травы шли утоптанные тропы, носившие старые названия — Олд-Чейндж, Фрайди-стрит, Бред-стрит, Уотлинг-стрит. Чтобы люди не плутали, были прибиты таблички с названиями улиц — этих и других. Даже краски города и те изменились: бетон и гранит приобрели цвет “жженой умбры”, а развалины церквей — “желтого хрома”. Сохранились замечательные фотографии, сделанные Сесилом Битоном после декабрьского налета. Патерностер-роу превратилась в кучу обломков с торчащими там и сям среди кирпича и камня кусками железных конструкций; было уничтожено тридцать издательств. Во время Великого пожара XVII века здесь произошло примерно то же самое, и, по словам Пипса, “все крупные книгопродавцы только что не разорились”. У церкви Св. Джайлза в Крипплгейте взрывной волной повалило статую Мильтона, но церковная башня и стены, как и почти четыреста лет назад, устояли. Сохранилась запись от 12 сентября 1545 года: “Церковь Св. Джайлза выгорела вся целиком, кроме стен и колокольни, как это вышло — Богу известно”; теперь каким-то чудом церковь снова была спасена. Было сделано немало фотографий изуродованных церковных интерьеров с упавшими статуями, разбитыми перегородками, разбросанными по полу головами херувимов; имеются снимки поврежденного Гилдхолла, пострадавшего от бомб Миддл-Темпла, воронок и обваливающихся крыш. Многим тогда казалось, что раз слава и гордость Лондона могли погибнуть за одну ночь, то осязаемая, физическая история города лишена всякого смысла; она слишком хрупка и уязвима, чтобы на нее полагаться. Незримый, неосязаемый дух Лондона — вот что уцелело и даже процвело в дни разрухи и бедствий.
После войны англичане отказались от восстановления большей части разрушенных кварталов и зданий — фактически они создали новый город с вкраплениями старых частей. Отчасти этому способствовали проекты Аберкромби, о них немного ниже. Я не говорю, что это хорошо или плохо – это был их выбор. Но я уважаю также выбор ленинградцев, старавшихся сохранить и воссоздать облик довоенного города. Я, например, сегодня живу в доме, часть которого была уничтожена бомбой. Однако, все элементы отделки дома (эклектика начала XX века) аккуратно восстановлены и отличить советскую постройку от дореволюционной снаружи невозможно. Некоторые снобы говорят, что дворцы Павловска, Царского Села и Петергофа не подлинные, а меня это заставляет уважать ленинградцев еще больше – это же тоже своего рода подвиг, собрать и восстановить из ничего.
Но вернемся к Лондону. В 60-е годы город продолжал перестраиваться.
Существенно, к примеру, то, что эпоха бутиков и дискотек была также эпохой многоэтажек, публичного вандализма и растущей преступности. Все это в достаточной мере взаимосвязано. О многоэтажках 1960-х годов написано немало. Они были любимым детищем проектировщиков и архитекторов, движимых как эстетическими, так и социальными мотивами. Казалось, что в этих домах обретает очертания город нового типа; многие георгианские и викторианские террасы были снесены муниципальными властями, расчищавшими место для градостроительного эксперимента, в рамках которого замышлялось создание нового, “вертикального” сообщества. Популярность многоэтажных башен — в конце 1960-х их было построено в Лондоне около четырехсот — определялась также экономическими причинами. Они были стандартизованы, поэтому возводить их можно было быстро и задешево. Так много людей значилось в списках нуждающихся в жилье, так много их проживало в частях “внутреннего города”, признанных непригодными для обитания, что строительство “высотных микрорайонов” казалось в то время единственным эффективным и экономически доступным средством перемещения горожан из зон относительного запустения в зоны относительного комфорта.
То была эпоха застройщиков, когда громадные деньги делались на передаче Совету Лондонского графства пригодных для освоения участков в обмен на право строительства в “чувствительных” зонах. Имя им легион: Сентерпойнт, Ландон-Уолл, Юстон-центр, Элефант-энд-Касл — весь Лондон, казалось, изменился превыше всякой меры и до неузнаваемости. Это был вандализм, соучастниками которого с радостью стали правительство страны и муниципальные власти. С лица земли исчезли обширные участки Лондона — Принтинг-Хаус-сквер, Каледониан-маркет, больница Св. Луки, отрезки Пиккадилли, куски Сити. Все это было разрушено в ходе так называемой “комплексной перестройки”. По духу своему этот акт преднамеренного изглаживания и забвения вполне соответствовал той атмосфере “веселых шестидесятых”, что ярко проявлялась в других частях Лондона. Словно и время, и лондонская история на практическом уровне перестали существовать. В погоне за прибылью и за немедленным удовлетворением возникающих потребностей люди превратили собственное прошлое в некое зарубежье.
Можно ограничиться тремя примерами из 1960-х годов. В 1962 году был разрушен Лондондерри-хаус на Парк-лейн, чтобы освободить место для отеля “Хилтон”. В 1966 году ради строительства муниципального микрорайона были уничтожены георгианские улицы, составлявшие Пакингтон-эстейт в Излингтоне; в 1963 году в соответствии с планом “модернизации” был снесен громадный Юстон-арч — портик вокзала Юстон. Мир музыки и мир моды были охвачены возбуждением “ультрасовременности”, и точно такое же отрицание, отвержение прошлого господствовало в архитектуре и градостроении. “Веселый” Лондон шестидесятых — “Лондон на качелях” — был един во всех своих проявлениях, и немалой долей своего “качания” он был обязан орудиям бригад, занимавшихся сносом.
Лондон всегда был уродливым городом. Это черта его естества. Его постоянно перестраивали, рушили, калечили — это свойство его истории. В этом городе никогда не соблюдалась древняя заповедь: “Проклят будь тот, кто сдвинет старые межевые знаки”. На протяжении столетий лондонских градостроителей отличала беспечность, с которой они разрушали городское прошлое. Это отразилось даже в песнях былых веков:
Снесут, порушат Лондон наш,
И я ему с тоской
Спою за упокой…
Под конец автор задает вопрос – что значит сегодня быть лондонцем? Но можно ли вообще дать ответ на такой вопрос?
…Может быть, тогда Лондон — это просто состояние души? Границы его все расплывчатей, натура — все переменчивей, и не стал ли он теперь совокупностью человеческих установок и предпочтений?.. Лондон уже две с лишним тысячи лет служит местом человеческого обитания — в этом его сила и притягательность. Он дает ощущение постоянства, твердой земли под ногами. Потому-то бродяги и нищие лежат на его улицах; потому-то жители Харроу и Кройдона называют себя лондонцами. Их притягивает история города, знают они ее или нет. Они вступают в город-видение.
Для любителей сравнивать Петербург с Лондоном и ценителей всяких овощей вроде “огурца” и “кукурузы” может быть будет интересен еще этот пост. Лесли Патрик Аберкромби, автор плана перестройки послевоенного Лондона положил в основу проекта не высотные доминанты, а систему парков, пронизывающих весь город. “Достаточное открытое пространство для отдыха – это важнейший фактор в сохранении и улучшении здоровья людей” – так начинается его план.
И хотя этот план полностью не был осуществлен, но “Лондон по праву считается одной из самых зеленых европейских столиц, включает в себя более 600 уютных зеленых площадей, 150 парков и городских садов, свыше 120 лужаек, пустошей и площадок для гольфа. Здесь находится 16 уникальных городских ферм, 8 роскошных Королевских парков и даже одно самое настоящее поле битвы”.
Источник: http://petersobolev.blogspot.com