Это статья из раздела «Архив: Охта-центр», посвященного истории борьбы против строительства небоскреба на Охтинском мысу.
Сергей Кладо
История вавилонской башни была моральным укором во времена, когда тщеславие не считалось доблестью. Различные сооружения, направленные в небо, хоть и прославляли строивших эти сооружения правителей, но, так сказать, вторым эшелоном — после Бога. Двадцатый век, унизивший Бога на земле так, что мир содрогнулся, подарил человечеству и новое архитектурное явление – небоскрёбы. Skyscraper стал символическим sky-raper, небоскрёб – фаллическим символом насилия над небом, как бы скрытым под «скр». И хотя появление небоскрёбов в Североамериканских Соединённых штатах было обусловлено, как нам объясняли в советской школе, дороговизной земли в густонаселённых городах, в Нью-Йорке вам с удовольствием расскажут, как здания на Манхэттене боролись за право называться самым высоким в городе, как отель Нью-Йоркер уступил Эмпайер Стейт билдингу, продержавшись всего несколько то ли месяцев, то ли дней… или его одолел Рокфеллер? Не помню. Кажется, потом всех надолго победили «близнецы» Всемирного Торгового Центра — их построили через несколько лет после того, как СССР запустил первого человека в космос. Однако важнее другое. Главный приз в этом состязании – слава, и хотя она имеет свою экономику, и часто даже прибыль — за счёт тщеславия арендаторов и покупателей, — в целом задача башни – производство впечатления. «Небоскрёбы, небоскрёбы, а я маленький такой» – это о храмах Господа мира сего, с его извечным пренебрежением к неудачникам и прославлением успеха тех, кто руководит из верхних этажей: небожителей — в буквальном смысле, или с-неба-руководителей. Вот это впечатление главным образом и производят башни.
Родившись в стране со свободным рынком и частной собственностью на землю, небоскрёб пропагандировал экономическую и технологическую мощь свободного капитала, т.е. общественные отношения, его создавшие. Точно так же как и каналы, вырытые вручную рабами фараона в Египте или ГУЛАГа в СССР. Монументальная пропаганда – это, кажется, о другом. И кажется, на небоскрёбах не приняты профили тех, кто вдохновил народ на трудовую победу в строительстве – впрочем, я не знаю, как в Китае. «Великий Сталин», чьи барельефы потом старательно скалывали с фасадов, оставил после себя в центре Москвы котлован для самого высокого здания в мире. Из него потом сделали самый какой-то там в мире по каким-то там параметрам плавательный бассейн.
При всех колоссальных ресурсах Советского Союза цена строительства Дворца Советов оказалась неподъёмной. Во многих в чём-то похожих на СССР странах, где на строительство небоскрёбов деньги нашлись, их эксплуатация является серьёзным экономическим вызовом.
Небоскрёб – это не просто здание. Это колоссальная и дорогостоящая в обслуживании машина. Не только скоростные лифты и подача воды на значительную высоту требуют дополнительных расходов электроэнергии. И не только кислород, которым обогащают верхние этажи, чтобы обитатели не испытывали проблем с разреженным воздухом (как это было, например, в «близнецах» в Нью-Йорке). Центральная система кондиционирования, принятая в стеклобетонных зданиях, предполагает, что окна должны быть всегда закрыты. Энергоёмкие кондиционеры усердно борются с «эффектом теплицы», причина которого – современный облик здания. При этом в странах с жарким климатом по стечению обстоятельств, как правило, существует дефицит электроэнергии.
Двадцать первый век. В Янгуне, бывшей столицы Мьянмы (Бирмы), стоят два стеклобетонных высотных здания, построенных японцами: офисы и гостиница. Это символы экономической мощи страны, следующей по «марксистскому пути в нирвану» (с непривычки диковато, но это даже не оксюморон, вроде «христианского коммунизма» или «суверенной демократии»). Небоскрёбы стоят среди бетонных дворцов и лачуг с вкраплениями столь же роскошных, сколь и обветшалых британских имперских зданий. В кварталы, окружающие башни, часто и подолгу не подают электричество. Однако чувство собственного превосходства у тех, кого в эти минуты электричество поднимает в стеклянном лифте над городом, существенно осложняют грязные стёкла и неожиданные мыши, по-хозяйски снующие на каком-нибудь двадцатом пятом этаже в потёртом «четырёхзвёздночном» номере. Современные модные здания стареют удивительно быстро и удивительно неблагородно.
А в нескольких сотнях километров от Янгуна, недалеко от городка Мингун, туристы могут осмотреть полуразрушенное основание того, что должно было, по замыслу короля Бодопая, стать самой высокой башней в мире. Будучи буддистом, историю Вавилонской башни король, весьма вероятно, не знал. Однако в народе возникло поверие, что когда башня будет достроена, Бирма перестанет существовать. И когда в начале 19 века Бодопая умер, его преемники продолжать строительство не стали — sic transit gloria mundi. Впрочем, угроза распада Бирмы является идеологическим остовом, главной политической спекуляцией, на которую опирается нынешняя Бирманская военная диктатура – чудовищно богатая в чудовищно бедной стране. Треснувшее основание башни, лишенное каких бы то ни было «архитектурных излишеств», слегка облагородила старость и сегодня оно привлекает туристов с Запада, в то время как диктатура наглухо отгораживает страну от Западного понимания гражданских свобод.
Современные модные башни и физически, и морально стареют ещё быстрее. Моральное старение значительно опережает физическое, а некоторые технологии, использовавшиеся при строительстве в прошлом и, возможно, сегодня, делают пребывание в них опасными для здоровья. В некоторых случаях – смертельно опасными.
В середине девяностых властям города Нью-Йорка экологической службой было сделано предписание удалить асбест, которым были покрыты внутренние стальные конструкции башен-близнецов. Предписание выполнено не было, поскольку цена вопроса оказалась неподъёмной. К тому же к этому времени здания уже были убыточными: доходы от сдачи в аренду офисных площадей не окупали расходов на их содержание. И снести небоскрёбы последовательными взрывами несущих конструкций, как это обычно делается, тоже было невозможно – из-за асбеста их нужно было бы разбирать «вручную», чтобы не «пылить» на весь город. Нью-Йорк не мог решить проблему и в течение последних нескольких лет убытки по содержанию зданий отягощались крупными экологическими штрафами. Трудно предположить, что именно это послужило причиной гибели башен ВТЦ 11 сентября, но то, что этот теракт, кто бы за ним не стоял, стал своеобразным «решением проблемы» для властей Нью-Йорка – факт. Цена вопроса не обсуждается, вернее, пока весьма однобоко обсуждается американским Центральным телевидением, но победителей, надеюсь, всё-таки будут когда-нибудь судить.
Идея здания с заложенным сроком окупаемости и заложенным сроком годности – это тоже дитя двадцатого века и сопутствующего ему экономического фундаментализма. Рождённая на свободном и алчном рынке идея «одноразовости» и ограниченного срока годности для вещей, в прошлом служивших веками, прижилась, как не парадоксально, и в СССР — в том, что касается домов. В стране, где даже бумага, в которую заворачивали в магазинах продукты, использовалась потом в семьях для разных хозяйственных нужд, идея здания «на время» позволяла строить для «населения» такие здания относительно быстро и кое-как, с расчётом на то, что при скором коммунизме всё рассосётся как-нибудь само собой. И оказалось что дом – это тоже всего лишь будущий мусор, просто вещь, которую можно содержать небрежно, использовать неаккуратно, портить, и потом за неизбежной от такой эксплуатации ветхостью не ремонтировать, а выбросить на помойку, как использованную салфетку. Даже если дому сто с лишним лет и вензель владельца на фасаде пережил советскую власть. В Москве двадцать первого века досоветские многоэтажные дома сносят целыми кварталами. Власти города объясняют, что ремонтировать их «экономически нецелесообразно», что в переводе на русский означает, что при сносе и новом строительстве в личных карманах совершенно конкретных городских чиновников оседает значительно больше вожделенного бабла.
Но «экономика» и здесь связана с определённой политикой.
В Мьянме, о которой упоминалось выше, Совет по миру и развитию (официальный титул группы генералов, правящих страной), запрещает выкуп колониальных зданий и земли под ними. Они принадлежат государству, которое планирует все их снести, только не по ветхости, а чтобы забыть англичан. Мьянма, в которой пашут на волах, и женщины выкладывают дороги камнем вручную, прежде чем по ним проедет асфальтовый каток, входит в двадцать первый век и должна, по мнению генералов, выглядеть соответствующе: стеклобетонно.
Снести старый дом в историческом центре – забава для одного экскаватора и десятка грузовиков. И за этим простым варварским действием в России и в наши дни стоит не только алчность. Сталинская борьба с архитектурным наследием проклятого прошлого, плебейское отношение к ветхой старине при Хрущёве и Брежневе, гламурное высокомерие Путинского гнезда… Такое рефлекторное стремление к смене ландшафта для прославления себя — это всё то же последовательное утверждение господства нового образа жизни, преемственность убогой власти убогих властителей. «Вознёсся выше он главою непокорной Александрийского столпа»… небоскрёбное здание Газпрома в исторической части Санкт-Петербурга – это высокотехнологичный памятник углеводородной автократии. Та самая монументальная пропаганда – из бетона и стекла. Надолго ли эта автократия? И если она успеет и сможет его себе построить, хватит ли её на то, чтобы содержать небоскрёб потом? Чтобы через двадцать-тридцать лет, когда истощатся запасы углеводородов или изменится конъюнктура на внешних рынках, с этого небоскрёба не падали на прохожих куски экстерьера, как с «Интуриста» на Тверской в Москве?
Там, где большие деньги, и цинизм — в государственных масштабах. Предложения сделать на месте взорванных зданий ВТЦ мемориал были обречены заранее: в августе 2001-го года Ларри Силверстайн внёс новые условия в контракт на аренду зданий у города. Одно из них касалось страхового возмещения в случае актов терроризма, а ещё одно — устанавливало его приоритетное право на застройку территории, если здания по каким-то причинам с этой территории исчезнут. Теперь, когда они исчезли, а Силверстайн получил страховку в 8 миллиардов против 14 миллионов вложений, он строит на этом месте коммерческую башню «Свобода». Вряд ли это — прославление свободы слова, сделавшей документы Сильверстайна и другие документы об 11 сентября гласными. Скорее, это прославление свободы строить башню, несмотря на огласку. Башня «Свобода» — это башня цинизма. Своеобразный архитектурный вызов небу, открывающий двадцать первый век. Вызов Богу свободы, приходящей через познание истины. Впрочем, «познаете истину, и истина сделает вас свободными» — это не то, что несут телевизоры информационной эпохи.
Мы, как народ, привыкли думать о себе, как об особенном. Мы можем гордиться своей особенностью или тяготиться, ненавидеть её или любить, но в люом случае наша модель глобуса устроена так, что на нём есть мы и всякие разные остальные, от которых нам либо польза, либо вред, либо сервис. Однако, несмотря на государственную пропаганду, мы гораздо больше «глобализованы», чем нам кажется, и выражается это не только в китайских рынках и Макдоналдсе – само наше мировоззрение и наша современная культура формируется глобальным экономическим фундаментализмом. При этом, к сожалению, новые технологии мы заимствуем быстрее, чем навыки местного самоуправления или высокие экологические стандарты. А тщеславия, алчности и цинизма у нас не меньше нефти, можем даже экспортировать — и экспортируем.
Где здесь меряются, у кого длиннее башни? – у нас тоже будут башни. «Федерации» — в фактически унитарном государстве, Газпрома – в его петровско-николаевской столице, в городе, где газ не добывают, но зато родился тот, кто держит Газпром за вентиль.
Высокотехнологичные высотные здания, современные небоскрёбы – это как бы наглядный показатель экономического развития страны или города. А то, в каком месте города и как они построены, свидетельствует об уровне интеллекта, культуры и свобод этого города и в целом страны. И ответственности — потому что современные башни тщеславия имеют ограниченный срок годности, в отличие от зданий, простоявших больше ста лет.
Строительство Вавилонской башни, как любой масштабный проект, должно было, по идее, объединить людей, но стало причиной глобального раздора. И вряд ли Бог разрушил её, так сказать, физически – скорее, в результате раздора она со временем развалилась сама. Людям психологически легче пенять на Бога – якобы властолюбивого и гневного, злого и т.п., чем признать убогость собственных идей и неспособность или нежелание просчитывать последствия своих действий. Впрочем, тщеславие – это страсть, а доводы разума против страстей бессильны.
Источник: Центр экспертиз ЭКОМ